Георги, у вас сейчас период перехода – вы еще танцуете, но уже и преподаете в театре.
Да, дотанцовываю.
Сложно прощаться со сценой?
Сложно… Тяжело…да.
Тяжело, потому что хочется еще танцевать?
Не могу сказать, что именно классические балеты хочется танцевать, появилось много нового… Например, характерные партии, актерские, где не нужно быть в такой физической форме как для «голубой» классики, и удовольствия получаешь больше. Сначала ты работаешь на мастерство, а потом мастерство на тебя. Получается, все 20 лет, что я носок точил – была муштра и мучения. А сейчас удовольствие. Я понимаю, что невозможно до бесконечности быть на сцене, но как-то грустно становится. Тем более, когда не знаешь, чем еще заниматься, помимо этого. Сидеть же в зале целыми днями тоже не так интересно.
Вы сказали, что стали получать удовольствие сейчас, исполняя актерские партии. А до этого не получали? Например, в «Лебедином»?
Не могу сказать. Я все время очень нервничал, дополнительно себя всегда мучил, настраивал и переживал. Техническая сторона вопроса в «Лебедином озере» крайне важна, поэтому, думая о том, получится то или иное движение, особо не получал удовольствия от самого танца. В голове постоянно куча мыслей. Я закомплексованный, и поэтому тяжело. Хорошо было и приятно только после спектакля. Вот если все хорошо прошло, то это компенсировало все переживания и мучения «до» и «во время».
А если плохо?
А если плохо – еще хуже становилось.
Вы все это несли домой, переживали.
Да. Тем более, у меня же все балетные. И им доставалось из-за этого.
Как у вас могут быть комплексы? Почему? Откуда?
Ой. Да, их куча.
У вас же идеально все для балета.
Нет. Это так кажется каждому.
А с чем у вас связано? Если конкретно.
А у меня со всем.
Например…
И внешность, и профессиональные данные…
Серьезно, внешность? Это одна из ваших сильных сторон!
То, что я вижу в зеркале, мне не нравится. Я хотел бы поменять многое.
Это бесконечная борьба. Может быть, недовольство собой заложено в человеке, и это такой двигатель. По мне лучше, особенно в нашей профессии, чуть-чуть недооценивать себя, нежели переоценивать. Конечно, эти комплексы мешают. Все время приходится бороться со своими мыслями. Но они есть. Всегда были и всегда мешали.
Я знаю, что вы большое внимание уделяете репетициям и стараетесь не выходить на сцену с двух-трех репетиций. Расскажите про это.
Я не могу сказать, что определенно мне нужно три репетиции или четыре. Когда меня спрашивают: «За сколько тебе нужно начать репетировать?», я долго думаю, считаю сколько дней остается. И если вдруг два-три, мне кажется, что мало. Говорю: «Давайте пять». А может оказаться, что пять – это много. Но чисто психологически решиться на три или четыре репетиции мне сложно.
Эта привычка у меня осталась с тех времен, когда я начал вводиться в новые спектакли. Ты разучиваешь роль, репетируешь, прогоняешь спектакль и только потом выходишь на сцену. Вот так выучить, пойти – «потом доделаем» – не было раньше такого, и эта привычка осталась. Тем более, что спектакли сейчас идут редко. Получаются большие интервалы, и каждый раз ты вспоминаешь все будто заново. Всегда хочется что-то изменить, что-то исправить. И для этого нужно прийти и на первых репетициях просто вспомнить порядок, как-то вбить это в тело, а потом уже начинать исправлять еще ошибки, которые всегда вылезают и над которыми нужно усиленно работать. И так в каждой партии.
А сам день спектакля – это особенный день для вас?
Раньше был особенный. Раньше у меня был четкий план.
Расскажите.
Утром позаниматься. Днем обязательно поспать. Сейчас все по-другому. Когда начал совмещать с репетиционной деятельностью, мне было тяжело перестроиться. Потому что в этот день, когда я танцую, не значит, что у всех остальных выходной. У кого-то из моих учеников есть репетиции. И нужно быть на этих репетициях хотя бы до обеда. Тем более, им нужно, чтобы кто-то все-таки контролировал репетицию и направлял их.
Сколько сейчас у вас учеников?
Сейчас репетирую с тремя ребятами. Денис Дмитриев, Сережа Мануйлов и Дима Соболевский.
Вы помните свою первую репетицию в качестве педагога?
Помню. Денис готовил «Эсмеральду». С ним репетировал тогда еще Андрей Иванович Уваров. Так как «Эсмеральду» я знал досконально и мог помочь и с порядком, и актерски, и музыкально, Андрей Иванович попросил меня прийти на репетицию. А когда я пришел в зал, он говорит: «Ну, начинайте». И вышел. Видимо, это был такой переход, когда ему нужно было оставить ребят, потому что он занялся административной деятельностью, а для меня это было началом репетиционной работы.
Это приятно. Такая работа именно приносит удовольствие. Потому что ты спектакль знаешь хорошо. Пропустил его через себя. А ребята начинают с нуля. И они порой делают что ни жест, что ни шаг – все не туда. Знают рыбу (порядок). А ты начинаешь выстраивать эту партию, начинаешь выстраивать эти все движения. И когда уже потом он выходит и удачно танцует, и хорошо, видишь вот эту разницу, которая была в начале вашей совместной работы и итоговый результат, и ты понимаешь, что ты сопричастен, что есть твоя заслуга в этом. И это действительно приносит удовольствие.
Когда вы пришли в театр, вы себе поставили какую-то четкую цель о том, что «Я стану премьером»? Вы амбициозны?
Да нет. Я вообще, когда выпускался, не думал, что буду премьером. Жизнь так сложилась, что я выпускался на характерном отделении. И задача была тогда только одна – выпуститься. Я не думал, куда я пойду, и чем буду заниматься. А когда у тебя государственного экзамена по классике нет, когда ты с трудом делаешь два тура, как можно думать о премьерстве?..
Как вы оказались на характерном отделении?!
Так жизнь сложилась!!! Когда-то шло все хорошо. Я был лучшим в классе. У меня была пятерка по экзамену. И в пятом классе лучших учеников отобрал художественный руководитель училища – Игорь Валентинович Уксусников. И он вел этот класс до выпуска. Я у него проучился пятый класс и первый курс. Вначале второго мне пришлось перевестись на характерное отделение. Во-первых, по росту я отставал, был самым маленьким. Во-вторых, у меня тогда, видимо, период роста был и силенок не хватало. Я и в обморок падал. Начали болеть колени. Такие подростковые болячки, которые случаются при большой нагрузке. Конечно, педагогу это было не нужно в классе, потому что он художественный руководитель и должен был показывать лучший класс. Чтобы своим примером показывать остальным, как должно быть. Мальчиков было действительно много. И лишний человек… Зачем? Но, не знаю, как мне хватило ума тогда. Это была сугубо моя идея – перейти просто в параллельный класс, а не уезжать обратно в Болгарию.
То есть, второго классического класса не было?
Был. Но я же всегда иду по мере наименьшего сопротивления. Я подумал, что в характерном классе мне будет легко. Я все время думал, что я уеду. Или буду у себя в Болгарии, или буду в Германии. Не рассчитывал, что здесь останусь.
Почему не уехали?
У меня вообще все случайно. Сначала я попал в студию Григоровича. Я уже начал там репетировать, когда мне позвонил Брянцев: «Ты знаешь, я тут услышал, что ты работаешь в Большом театре в студии Григоровича. Какая-то неразбериха вышла. Мне сказали, что ты идешь к нам. Я был уверен, что все оговорено. Оказывается, ты куда-то сбежал». Я говорю: «Да я вообще не в курсе, что меня кто-то куда-то звал и приглашал. Мне просто давным-давно, еще за пару месяцев до выпуска предложили. Я согласился и даже не рассчитывал, что меня еще кто-то рассматривает». «Нет. Ты приходи. Надо поговорить».
Я пришел. Он меня в кабинете уговаривал. Говорил: «Я тебе даю сейчас сразу «Лебединое озеро». Труппа уехала на гастроли в Японию. Пустой театр. Начинай репетировать с Наташей Крапивиной и с ее мамой. Они здесь, в Москве. Приедем, после отпуска покажешь. И сразу танцуете».
Так как у меня были очень теплые чувства к Наташе Крапивиной, она мне нравилась в училище, и я был в нее влюблен, естественно, когда мне предложили с ней репетировать, основная мысль была «С ней! Рядом»! Я очень волновался. Но согласился.
Я день порепетировал. Два порепетировал. Но все проблема. Я не делал множества движений, а еще принц с арбалетом танцует, тут такие-то туры, во втором акте поднять ее под спинку – я такие вообще не делал движения. Я так порепетировал, порепетировал и думаю: «Не мое это дело. Не буду я никогда «Лебединое» танцевать». Позвонил в какое-то утро и говорю: «Вы знаете, я не приду сегодня. Наверное, больше не будем репетировать. Потому что я не смогу, не станцую. Давайте на этом закончим».
И вернулся обратно в студию Григоровича на полтора года, пока она не распалась в связи с его уходом из Большого театра. А я-то думал, что просто смогу ходить, заниматься, пока не придумаю, куда провериться. Но двери закрылись для всех.
Ты радуешься, что сегодня не надо заниматься. Завтра радуешься. Но на третий-четвертый день начинаешь думать, что надо как-то форму сохранять. Куда идти? Позвонил Наташе Крапивиной и говорю: «Можешь помочь с пропуском? Позаниматься нужно». Мне выписали пропуск. Сразу с первого дня к Аркадию Александровичу Николаеву попал в класс и не думал даже проверяться, потому что, говорю, с моими комплексами… И в какой-то день меня вызвали в кабинет. И сами предложили: «Не хочешь у нас работать?». А у меня даже мысли не было такой, потому что Брянцеву я уже один раз отказал и его кабинет стороной обходил. Я говорю: «Ну, если возьмете, конечно. А проверяться не надо?». «Да нет. Что проверяться? Педагог тебя видел. Говорит, что все хорошо». Так все и началось в «Стасике».
У вас сейчас выпускается сын?
Да.
Расскажите, какие наставления вы ему даете сейчас?
Честно?
Да, конечно. Он один из самых успешных выпускников, уже лауреат Международных конкурсов.
Никаких.
Вообще не влияете?
Вообще. Мне даже стыдно, потому что я очень мало принимаю участия в становлении его, как артиста. Может быть, то, что он видит, слышит наши разговоры дома, видит мои спектакли, слышит мои переживания, как-то влияют на него, и что-то в голове для себя он откладывает. Но я имею в виду, что не принимаю участие в том плане, что дополнительно не занимаюсь, не репетирую, я не приезжаю в училище смотреть классы, я не в тесной связке с педагогом.
Это специальная позиция?
Нет, просто, во-первых, у меня не хватает времени, потому что мы живем за городом, детей много, а он живет в Москве с бабушкой Галиной Николаевной Крапивиной, которая нам с ним очень помогает. А мама в его жизни, действительно, занимает такое основное место. Она в курсе всего, что происходит. Спроси у меня, кто у него классный руководитель, как зовут одноклассников, и что он сейчас репетирует, какого числа концерт – я вообще не в курсе. Я не говорю, что меня это не интересует. Просто не всегда получается из-за работы, но мне интересно, я смотрю записи, которые он показывает и хожу на концерты. Но сказать, что я приложил руку к тому, чего он на данный момент добился – не могу. Мне стыдно за это, может быть, потом он скажет: «Папа, если бы ты взял и сделал, может, было бы совсем хорошо». А время пролетело, и я понимаю, что я ничего не сделал.
Все, что он танцует, и па-де-де, и вариации – это он все готовил со своим педагогом Михаилом Юрьевичем Шарковым, и я ему доверяю полностью. Когда прихожу, я доволен их работой, и меня действительно гордость пробирает за то, что он делает такие вещи, которые я в его возрасте не умел.
Чего вы не терпите в искусстве?
Наверное, посредственностей и бездарностей, которые при этом о себе высокого мнения и ни делом, ни работой, а какими-то может быть, связями или хорошо подвешенным языком пробиваются на сцену. Когда такое видишь, становится грустно. Я за честное отношение к своему делу, трудолюбие и полную отдачу профессии.
Интервью Алиса Асланова
Фото Карина Житкова
