Сегодня герой рубрики «Вдохновение La Personne» Григорий Служитель – актер, который стал писателем. Его история – яркий пример того, что не нужно бояться делать то, к чему страстно тянется сердце.
Интервью: Алиса Асланова
Фото: Карина Житкова
Стилист: Диана Клочко
Служитель – это псевдоним?
Нет, это не псевдоним. Это моя настоящая фамилия.
Такой поэтический посыл получается для писателя, что сложно поверить в такое совпадение.
Ох, и намучился я со своей фамилией. Мои дедушка и бабушка по маминой стороне родились в Москве, у бабушки в девичестве была изящная (и правда поэтическая) фамилия Клионская. По другой стороне родня приехала с Украины, они из местечковых евреев. И фамилия Служитель, очевидно, указывает на связи с религией (что мне нравится), но сейчас докопаться до истоков почти невозможно. Я пытался что-то разузнать, но многие, кто переехали в 20–30-е годы в большие города, старались, скажем так, отрешиться от своего прошлого. Я уже и сам иногда воспринимаю свою фамилию как псевдоним, если честно.
Сразу хочется спросить про вашу книгу «Дни Савелия», об актерстве – чуть-чуть позже. Что вы почувствовали, когда взяли напечатанную книгу в руки?
Знаете, это странная вещь: для любого начинающего писателя, конечно, увидеть свое произведение в вещественном воплощении – счастье (в моем случае, еще и почти моментальное). Но, если честно, эмоционально это событие уступало всему, что предшествовало изданию книжки. То, как я отправлял свою рукопись Евгению Водолазкину, его отзыв, решение Елены Шубиной, моего издателя, публиковать рукопись. Но все-таки главным для меня было поставить точку в конце книги, увидеть свой труд завершенным. И еще, ведь «Савелия» можно назвать дебютом только с точки зрения читателя, для меня самого — это итог долгого периода. Как часто это бывает с литературой, книга — это не столько история, рассказанная для читателя, сколько предельно откровенный разговор с самим собой.
Как вы решились написать книгу, ведь по профессии вы актер? И даже скорее вопрос в том, как найти силы этим поделиться, поверить в то, что это кому-то нужно?
«Савелий» — это не случайный опыт. Литература всегда шла рядом. В 18 лет я поступал параллельно в ГИТИС и в литинститут. Брали и туда, и туда. Я выбрал ГИТИС, просто потому что хотелось весело провести время. Судя по всему, не ошибся. Знаете, мне иногда приходится слышать от литературной общественности: «А, ну понятно, актерская проза. Такой вот капустник на 400 страниц». Во-первых, такого жанра как актерская проза не существует. Прозу пишут писатели, а чем они занимаются в свободное от литературы время, так ли это важно? Ну, и во-вторых, писателей, получивших диплом литинститута, совсем не много. То есть для прозаика пробовать себя в одной, двух или трех профессиях прежде, чем сесть за письменный стол, вещь совершенно обычная.
У вас была цель напечататься изначально?
Изначальной целью было рассказать историю своего кота и остаться довольным результатом. Я понятия не имел, что делать с рукописью. Предполагал, что, на худой конец, буду публиковать роман по частям в фейсбуке. Но сложилось все иначе. Через полтора месяца после того, как поставил точку, рукопись вышла в лучшем издательстве, с предисловием, которое написал мой любимый современный писатель. О чем еще можно мечтать?
Вы предчувствовали, что вас ждет успех, у вас была внутри уверенность, что книга станет так популярна и получит столько наград?
Нет. Но я знал, что книжка получилась. Ни о каких премиях я, разумеется, не думал, но уверенность в том, что судьба рукописи сложится счастливо – да, я это предчувствовал, предвидел. С другой стороны, «Савелия» я писал не ради легкого успеха. Я, повторюсь, хотел в первую очередь поговорить с самим собой. Оказалось, что этот почти интимный разговор стал интересен многим. Каждый раз, когда я сажусь за письменный стол, у меня такое чувство, что все закончится катастрофой. И это нормально. Кто-то назовет мой опыт дилетантским. Не страшно. Дилетант в переводе означает радующийся. Ничего предосудительного в радости я не вижу.
Но можно ли по отношению к делу судить о профессионализме? Любой аккуратный и последовательный человек способен с чуткостью делать свое дело, сидеть по пять часов в день и упорно писать…
Здесь дело не в усидчивости и трудолюбии. Скорее, в мере ответственности. Хотя, даже не в этом. Просто у кого-то получается, у кого-то нет. Вот и все. Человек может в 25 написать небольшой по объему пронзительный текст и не выдать больше ни строчки за всю жизнь. Но этого достаточно. А можно раз в год выпускать по фолианту, стелить скатерти текстов в фейсбуке, но кому это нужно?
Вы часто говорите про любимых писателей. Вы читаете биографические книги или что-то о них? Влияет ли на восприятие произведения жизнь автора или вы четко разделяете это?
Биографические книги я читаю редко. По возможности, я стараюсь отделять автора от его текста. Признаюсь, это не всегда получается. Есть писатели, и современные в том числе, к творчеству которых, к сожалению, я не могу относиться непредвзято именно из-за их, скажем так, биографических вех. В целом, тексты часто бывают совершеннее своих создателей. Как, впрочем, и наоборот.
Правда, что вы убрали мат из произведения, когда вас попросили?
Буквально одно слово. Оно ничего не добавляло. Оно ничего не решало, сцену никак не усиливало. Просто один персонаж поворачивался к другому и вежливо спрашивал: «На х*й не пробовал ходить?» Поменяли на другое слово, ничего не поменялось. Я в этом смысле не ханжа, если бы для какого-то эпизода или для общей лексики был необходим мат, я бы за это боролся.
Я просто к чему этот вопрос задаю? Компромисс, когда ты молодой писатель, я так понимаю, важный момент в работе с издательством. Вот про Владимира Шарова вы как-то сказали, что «он абсолютно бескомпромиссный, каким и должен быть настоящий большой писатель»?
Да.
Как молодому писателю быть бескомпромиссным, когда он вдруг попадает в издательство, которое ему дает карт-бланш, но просит о некоторых изменениях? Может ли он отстаивать свои мысли?
Тут надо разделять бескомпромиссность и упрямство. Все зависит от целей и задач. Разумеется, отправив дебютную рукопись, я предполагал, что меня попросят внести правки, что-то сократить или полностью убрать одну из глав. Но в результате, фактически кроме корректуры, никаких серьезных изменений не последовало. Просто не было повода проверить себя на принципиальность. И, главное, у меня к Елене Шубиной 100% доверие: к ее чутью, вкусу и так далее. Если возвращаться к теме компромиссов, то я имел в виду, что бескомпромиссность Владимира Шарова выражается в том, что его проза притворяется жанровой, мимикрирует детектив или исторический роман, но , по сути, выходит далеко за рамки жанровой литературы. Это неудобная для широкого читателя проза. Неподготовленный читатель теряется, не понимает, как реагировать на такой текст, как его воспринимать. Сложности добавляет как бы отсутсвующая авторская позиция, «а он-то на чьей стороне?» или «он вообще где?». Такая литература изначально не рассчитана на массовый успех. Но что в ней можно редактировать? Она такая, какая есть.
Как вы реагируете на резкую критику?
Да, в общем-то, никак. Скорее даже веселюсь. Могу назвать несколько примеров, когда один и тот же критик с разницей в пару месяцев писал на «Савелия» два диаметрально противоположных отзыва. Это же весело, как к этому можно относиться серьезно? Понимаете, если критик/читатель поставит себе цель «замочить» автора, он своего добьется. Ну или если он захочет найти ошибку, несоответствие, стилистические (как ему кажется) огрехи — он без труда их найдет. Недавно перечитывал у Чехова «Рассказ неизвестного человека». Там одному персонажу принесли графин коньяка, а через абзац он из этого же графина уже пьет водку. Ах, боже мой, какая вопиющая небрежность! Какая преступная невнимательность к собственному тексту! Ну и потом, критики ведь, как таковой, уже и нет. Я против иерархий, но всегда должен быть один-два ориентира, чье мнение непререкаемо. Сейчас же слово маститого литературоведа и 18-летней блогерки уравнено в правах. Такое время. Но мне жаловаться не на что. Книгу приняли и, что самое главное, полюбили.
Во время карантина вы написали рассказ «Магнус и Агата». Почему именно переписка и почему ваши герои иностранцы?
Это рассказ о двух еще молодых людях, которые, сидя на карантине, обращаются к своей памяти. Они пересматривают всю свою жизнь, отматывают назад пленку, вспоминают, что было важного и вдруг останавливаются на одном эпизоде: юношеских несерьезных отношениях, которые завязались между ними ненадолго во время отдыха на Крите. И, по большому счету, они понимают, что, возможно, это было самым ярким и теплым эпизодом всей их жизни. Переписка – потому что написанным словам мы доверяем больше, чем словам произнесенным. Наверное, на этом законе основывается особый статус писателя (особенно русского писателя). А иностранцами я их сделал, чтобы история была как бы наднациональной. Чтобы подчеркнуть нашу общность и , по большому счету, схожесть во всем, несмотря на границы и языки. Все, происходящее в мире в последний год, как мне хотелось надеяться, поможет нам ощутить нашу общность, поможет почувствовать, насколько различия между нами всеми условны и надуманны. К сожалению, мои надежды не оправдались.
Когда я прочитала рассказ, у меня было впечатление, что у главного героя, у Магнуса, есть чувство разочарования от его сложившейся жизни…
Это чувство знакомо нам всем. Мы очень редко бываем довольны самими собой и тем, что с нами происходит. Современный мир живет сопоставлениями. И самый худший грех в таком мире – не обновиться до последней версии. Естественно, что мы постоянно сравниваем себя с надуманными призраками. И чаще всего это сравнение оказывается не в нашу пользу. Магнус многим не доволен и он обращается к фрагменту жизни, который связан для него с счастьем. У того же Чехова где-то есть «Для ощущения счастья обыкновенно требуется столько времени, сколько его нужно, чтобы завести часы».
А если ты уже завязан какой-то ответственностью, например, перед семьей, но осознаешь, что ты несчастлив и разочарован своей жизнью?
Ну, этот вопрос, думаю, лучше переадресовать семейному психологу. Серьезный долгий брак — это испытание, но если кроме чувства долга, ответственности, внутри уже не осталось ничего, нужно ли тащить эти отношения? Не знаю. Большинство привыкает. Современный мир проверяет нас на способность к серьезным чувствам, мне кажется, в большинстве своем, люди любить разучились.
В одном интервью вы сказали: «Литература для меньшинства, просмотр спектакля, пусть даже самого серьезного, требует меньше интеллектуального напряжения, чем чтение». Если взять балет – высокое искусство. Правильно воспринять и зачастую даже понять его достаточно сложно без начитанности, насмотренности или внутреннего нагромождения знаний.
Я не верю в элитарное искусство, а вот в высокое – да. И я говорю не о легкодоступности. Искусство всегда сложно. Одно из самых распространенных заблуждений — о так называемой простоте всего гениального. Ничего подобного. Все искусства существуют , плюс-минус, по одним и тем же законам. Разнятся только средства. Но мне кажется, что сам по себе процесс чтения все-таки требует больших усилий, чем визуальное восприятие. И этим я никак не принижаю искусство балета. Я не большой знаток балета. Помню, десять лет назад наш театр по приглашению Михаила Барышникова, ездил на гастроли в Нью-Йорк. Мы присутствовали в его студии на открытой репетиции, потом я ходил на спектакль с его участием. Так вот, это, пожалуй, мое самое яркое впечатление от балета, если брать шире, от искусства танца вообще. Но все-таки чисто физически прочтение одной страницы насыщенного текста требует больше усилий, чем просмотр какого-нибудь балетного номера. Но, повторюсь, это не значит, что я ставлю балет ниже в иерархии искусств (этой иерархии просто не существует).
Хорошо. Вы никогда не жалели, что выбрали актерскую профессию?
Нет, никогда не жалел, но я всегда понимал, что есть что-то, что интересует меня по крайней мере не меньше, чем театр. Я уверен, творческому человеку необходимо иметь хобби. В моем случае увлечение литературой превратилось в профессию.
Когда столько лет работаешь в театре, где один режиссер, не хочется попробовать еще с какими-то режиссерами работать?
Да, конечно, хотелось бы. Надеюсь, еще представится случай.
В рамках этого театра?
Хочется думать, что не только в рамках нашего театра. Мне очень дорог наш театр, он исключительный. Сергей Женовач – особенный режиссер, худрук, но, конечно же, хотелось бы попробовать что-то совсем другое, непривычное, то, что я не делал никогда на других площадках и с другими режиссерами, с другими партнерами. Было бы странно, если бы я этого не хотел.
Вы стали известны после выхода книги «Дни Савелия». Вам это как-то помогло в театральной среде?
Никак абсолютно. На работу в театре это никак не повлияло, на количество предложений сняться в кино тоже. Это не жалоба, сейчас я понимаю, что в приоритете у меня литература. На данный момент чисто творчески я больше воплощаюсь в литературе.
А с кем из режиссеров сейчас было бы интересно поработать?
С Сергеем Урсуляком, с Климом Шипенко, мне очень понравился его «Текст». Актуальное, жесткое и очень правдивое кино. А главное, человечное. То же мог сказать про Жору Крыжовникова. Одно из главных впечатлений последнего времени «Звоните ДиКаприо».
Вы сказали, что о патриотичности вы говорите с осторожностью.
Да, потому что патриотизм стал продуктом, который очень хорошо продается и прекрасно покупается. Патриотизм – это ведь вроде как про любовь? Но любовь не может быть частью идеологии. Она, любовь, либо есть, либо ее нет. Она приходит и уходит. И потом, я свою страну и так люблю, и не понимаю, почему мне об этом с утра до вечера нужно напоминать из всех утюгов? Почему нас нужно убеждать, какие мы все из себя духовные, жертвенные, Богом избранные? В этом есть что-то подростковое, незрелое, связанное с какими-то неизжитыми комплексами. Поэтому у меня такое же отношение к современным фильмам о войне. Это бизнес. Не более.
Как, на ваш взгляд, нужно снимать такие фильмы, ведь говорить на эти темы нужно…
Правдиво. Как снимал Герман, как писал Астафьев. Великая отечественная война – это самое страшное испытание в нашей истории, но говорить об этом нужно не для того, чтобы что-то в ком-то воспитать (все равно не получится), а для того, чтобы зритель хотя бы немножко мог вообразить, что человек может сделать с другим человеком. Просто, к примеру, когда вы читаете, что такой-то солдат пропал без вести, он же не в лесу заблудился, его на части разорвало. И таких было большинство. Вот это и есть война.
Вы высказываете свою позицию так открыто. Нет ли страха за свою карьеру?
К сожалению, все говорит о том, что опасения небеспричинны, но у меня нет установок. И мне не близок фанатизм ни в каком его проявлении. Но у меня есть представления о справедливости. Вот из них я и исхожу. Мне кажется, нужно брать конкретный пример и с ним разбираться, понимаете? Если мой голос может помочь, я стараюсь помогать. Без этих голосов сейчас бы и историк Дмитриев давно сидел, и Иван Голунов, и Кирилл Серебренников. Или как можно не говорить о вопиющем беззаконии относительно Алексея Навального? Дело ведь не в том, поддерживаете вы его или нет. Но, в целом, жизнь гораздо сложнее, шире, глубже любой концепции, политической или философской.
И завершающий вопрос: для чего нужно искусство?
Для того, чтобы спасти мир. Для чего же еще?
Спасибо большое.
Спасибо вам.
Дизайнеры: Men’s Look, Jimmy Choo, Ice Play
