Великое литературное произведение должно обладать характером – в том числе, национальным. «Анна Каренина» — безусловно один из самых «русских» романов в истории литературы. И, на мой взгляд, самый монументальный в творчестве Толстого – несмотря на четыре тома «Войны и мира», несмотря на заоблачную философию «Воскресения»…  «Анна Каренина» — словно портрет «русской России» (простите за тавтологию) во всем своем пестром колорите, выполненный с невероятной глубиной и проработкой тончайших деталей – как социально-бытовых, так и эмоционально-чувственных.  Видимо, поэтому во всем мире «Анна Каренина» стала одним из главных символов русской литературы и культуры в целом. В лабиринтах загадочной русской души десятки сценаристов, режиссеров, хореографов пытались хотя бы не заблудиться. У некоторых немного получалось.

На этот раз к столпу русской литературы обратился Джон Ноймайер – возможно, один из самых выдающихся хореографов современности, безусловно самый «нерусский». Его хореографический почерк есть то, что, по большому счету, наша византийская сущность принять не может, то, что ей генетически чуждо. В его балетах нет столь привычной нашему сердцу героики или патетики, вместо этого – закольцованная бесконечность – «like a circle in a spiral, like a wheel within a wheel…» Поэтому, то, что произошло, по факту ломает все доступные стереотипы – самый «нерусский хореограф» перенес на балетную сцену «самый русский роман». Рискуя обрушить на себя праведный гнев провизантийски, прославянски и пророссийски настроенных культурных слоев. Позволить себе такое может далеко не каждый – Ноймайер мог.  И результат, конечно, превзошел самые смелые, самые искушенные ожидания. То, что мы увидели в конце марта на Исторической сцене Большого театра едва ли напоминает литературный оригинал. Это абсолютно самостоятельное произведение – по мотивам романа Льва Толстого, по очень отдаленным его мотивам. Ноймайер взял на себя смелость вмешаться в повествовательную линию, убрать сюжетообразующих героев, тотально абстрагироваться от времени и пространства и выстроить главные образы романа абсолютно по-новому. Наверное, в этом и состоит главная привлекательность Ноймайера как хореографа и постановщика – ему всегда есть чем удивить зрителя, хотя по факту его балеты словно работают от единого механизма и его хореографический текст – он везде очень схож. Грубо говоря, Джон Ноймайер настолько же узнаваем, насколько непредсказуем.

И то, что происходило на сцене, с самых первых минут было настолько же не укладывающимся в голове, насколько невероятно органичным. Декорации в духе супрематизма соседствовали с мобильным телефоном, трактором и нарядами главной героини, словно только что сошедшими с мировых подиумов. Костюмам в балете уделено особое значение – они несут в себе сложную символическую функцию. Идеально скроенный костюм Каренина, джинсовый комбинезон Китти, мундир Вронского, как единственный намек на ту эпоху, где происходило действие, рабочая одежда Мужика и последующее появление в такой же одежде Вронского и Каренина, девять красных платьев, оттенки которых не повторялись… Сценография на высшем уровне – удивительная простота на грани выноса мозга – ни одной лишней или случайной детали, все подчинено высшему замыслу хореографа и словно катализирует силу восприятия от созданного им движения и жеста. Завершает общую картину свет, который меняется от режущего глаза флуоресцентного до приглушенно-мягкого, почти интимного, а в сцене финального бала разливается по сцене пьянящим оттенком абсента, еще более погружая тебя в происходящий вокруг «сюр».

Естественно, половину любого спектакля делают исполнители. И наше впечатление от балета всегда зависит от состава артистов, от того, что они вкладывают в своих героев. Но, поскольку, это нерецензия, то можно себе позволить не называть имена. Итак, Анна… Моя Анна была прекрасна – ее бесконечные ноги и шея казались длиннее Исторической сцены Большого, а ее пластика в буквальном смысле завораживала. Признаться честно, у них было мало общего с толстовской Анной Карениной. На мой взгляд балерина создала образ гораздо более тонкий, глубокий, изящный и возвышенный. Скорее она походила на блоковскую Незнакомку или на русскую эмигрантку в дымном зале кабаре «Черная Роза». Единственными сценами, где ее характер приземлялся, мне показались танцы с сыном – в которых хореограф с заметной долей иронии поднял тему «маменькиных сынков», столь актуальную в современном обществе.

Одним из самых привлекательных персонажей в балете, как это ни странно, оказался Каренин – тот самый старик Каренин, который был здесь совсем не старик. Возможно, он где-то недотягивал технически, иногда чуть ошибался, но это с лихвой окупалось какой-то невероятной мужской энергетикой, харизмой и сексуальностью. Балет не случайно начинается с предвыборной кампании – Ноймайер словно призывает голосовать за этого кандидата. И я полностью солидарна с хореографом – мой голос в этом балете однозначно за Каренина. Хотя не менее интересен и Левин. Традиционно самый нелюбимый персонаж книги предстает перед нами в радикально ином свете – расстегнутая клетчатая рубашка, блестящие кожаные штаны, идеальный торс… Танцующий под музыку кантри он скорее напоминает героя фильма «Супер Майк». И этот перевод главного философского героя романа, несущего в себе нерв русской народной мысли, являющегося своеобразным альтер эго автора, в область чисто физиологического… Усадить его на американский трактор под американскую музыку в исполнении певца, принявшего ислам, – это уже полный магический реализм в лучших традициях Борхеса, Рушди и Павича. Самым блеклым героем, как это ни удивительно, выступает Вронский. Хотя, исполнявший его партию артист – блестящий танцовщик, невероятно чистый, техничный, один из лучших и любимых артистов балета. Но здесь, он словно жил на сцене в полноги и в полдуши, иногда казалось, что и не жил вовсе, а просто заходил погостить. Впрочем, я и книжного Вронского никогда не могла понять – персонаж, абсолютно лишенный глубины. И в этом плане Вронский Ноймайера более всех остальных героев походил на своего прототипа. Единственно, где Вронский раскрывался – это в чувственных дуэтах. Сцена физической близости главных героев всегда является некой кульминационной точкой в любой постановке. Джон Ноймайер увел ее в область символического и тем самым придал ей еще большую натуралистичность – практически полностью одетые Анна и Вронский кажутся тотально обнаженными. Пластика настолько говорящая, что иногда даже смущает своей откровенностью. В общем, заставь хореограф артистов по правде заниматься любовью на сцене, это было бы менее эротично.

Настоящим открытием балета стала Долли – та самая серая безликая Долли, которой ты совсем не сочувствуешь в книге, которую ты не понимаешь, иногда даже не замечаешь, превратилась на сцене Большого в потрясающую женщину в зеленом платье – теплую, чувственную, эмоциональную, сильную, несчастную. В женщину, которая знает о боли, предательстве и измене и танцует об этом как дышит.

В общем, если быть объективной история Джона Ноймайера под названием «Анна Каренина» очень смелая, иногда спорная, временами шокирующая. Но она безусловно обеспечит себе достойное место в хореографическом наследии.

А если быть субъективной… По большому счету, оно либо звучит, либо нет. Лично для меня балет прозвучал – от первых до последних аккордов. За каждым жестом и движением, было слышно то, что хотел сказать хореограф. Как говорила в интервью одна из исполнительниц роли Анны про Джона Ноймайера – «ты просто его слушаешь и веришь». И к этому сложно что-то добавить.  

 

Автор Екатерина Борновицкая