В новом выпуске рубрики Read & Pirouette прима-балерина Большого театра Ольга Смирнова раскрывается с разных сторон: как читатель, думающий человек с очень богатой палитрой эмоций и переживаний, как талантливая артистка, которая постоянно находится в творческом поиске и по-новому осмысляет свою профессию. 
Автор: Наталья Плуталовская
Фото: Алиса Асланова
Ольга, увидев фотографии в красном платье, я сразу подумала о Настасье Филипповне из романа «Идиот». Оказалось, образ действительно из Достоевского, но я совершенно напрасно и преждевременно похвалила себя за прозорливость, ведь фотограф не уточнила, чью роль вы примеряли. В определенный момент меня, честно, просто замучили сомнения: стала думать, что вам, кажется, гораздо ближе образ Аглаи, а я слишком поспешно ухватилась за Настасью. Как же на самом деле?
Вы были правы, это Настасья Филипповна. Но интересно, что вы вспомнили Аглаю, потому что я всегда ассоциировала себя именно с ней, думала, что она из всех литературных персонажей мне ближе остальных по характеру. Ее было бы легче сыграть, но хочется сделать себе вызов. Вспоминая Настасью Филипповну, я думаю о ее сломанной душе, о том, через что она прошла и как живет с этим. Этот душевный слом и хотелось бы показать на сцене.
Через пластику?
Мне кажется, здесь должен быть синтез балетного и драматического спектаклей. Литовский хореограф Анжелика Холина, с которой мы сейчас работаем над спектаклем «Идиот», как раз обычно ставит на драматических актеров. Она находит в человеке, даже не имеющем балетного образования, нужную индивидуальность и из этого лепит героя. Конечно, сейчас, работая с балетными телами, она может больше развить пластический рисунок, но у нее движение никогда не превалирует над смыслом, и это крайне важно. Анжелика очень не любит балетные шаблоны и часто говорит: «Нет, стоп! Будьте людьми». Ведь с опытом появляется опасность играть одинаково. Ты уже знаешь приблизительно, как выразить ту или иную эмоцию, и идешь по легкому пути.
И как же победить многолетнюю привычку? Сложная работа.
Да, целый процесс. Я стала замечать, что, возвращаясь к спектаклям, которые раньше танцевала, пытаюсь как будто бы начать работу с чистого листа. Понятно, я знаю текст, знаю все мизансцены, но наполнение всегда немного меняется, даже если интервал между спектаклями был всего два месяца. Бывает, хочется выделить жест, в котором раньше не чувствовала акцента, или изменить динамику этого жеста. Думаю, из наслоения тонких нюансов и рождается объемный образ. Это кропотливая работа, хотя, наверное, и не работа, а удовольствие: в момент, когда ты меньше борешься с собственным телом, когда знаешь, как им управлять, наступает эпоха творчества. Мне всегда было интересно нечто большее, чем просто техника исполнения, и сейчас открываются новые горизонты, где техника уже становится средством художественной выразительности.
Наверное, когда взрослеешь, значительно меняется подход к профессии.
Это правда. Я по природе перфекционист, и мне всегда хотелось достичь идеальной картинки, только недавно я начала понимать, что идеал недостижим. Однако есть бесконечный путь совершенствования. Поэтому нужно просто ловить момент, в котором ты живешь и творишь здесь и сейчас, растворяться в процессе. Все трансформируется и меняется, но всегда остается вертикаль, по которой можно двигаться вверх и расти.
Вы однажды сказали в интервью, что, хотя у многих это вызывает удивление, Одиллия вам намного ближе, чем Одетта. Наверное, с героинями Достоевского складывается похожая ситуация. У меня находит большой отклик тема несоответствия внешнего впечатления, которое складывается у окружающих, с картиной внутреннего мира, так что хочется спросить, как вы справляетесь с этим зазором между тем, какой вас видят, и кем вы в действительности являетесь.
Оценка внешнего и того, что находится внутри, в моем случае и правда нечасто совпадают. Может, поэтому книги и становятся важными спутниками, друзьями на всю жизнь, ведь с ними можно быть самой собой, фантазировать, примеривать судьбы героев. На самом деле сцена дает тот же эффект. Чем больше опыта, тем с большей свободой и радостью я могу позволить себе быть самой собой, и одновременно могу проживать судьбы героинь, которыми никогда бы не смогла быть. Образы позволяют, сбросив защитную маску, прочувствовать что-то новое. Но я, пожалуй, стала пользоваться этим преимуществом профессии совсем недавно, потому что в начале пути больше хотелось добиться формы, если не идеальной, то той, в которой приятно себя ощущать. На это ушло время. И только сейчас я чувствую свободу, которая позволяет понять, что живет внутри, и это раскрывать.
Вас задевает это стремление втиснуть артиста в рамки определенного амплуа?
Наверное, это в нашей власти: мы сами можем решить, какими люди будут нас видеть. К тому же всегда есть те, кто видит нас настоящих. Например, когда мне был только 21 год, ассистенты Крэнко приехали выбирать составы для «Онегина». У фонда строгие правила: молодым артисткам никогда не дают исполнять Татьяну, и правильно, я считаю, потому что здесь нужно внутренне созреть, чтобы прожить эту сложную партию. Я мечтала быть Татьяной, даже не думала про Ольгу! И знаете, они заметили это во мне и дали шанс попробовать, что было просто удивительно. Разглядели. Хотя, конечно, моя Татьяна тогда и сейчас — разные героини по степени осознанности.
Насколько я понимаю, вы трепетно относитесь к пушкинскому тексту «Евгения Онегина», но постановка Крэнко при всех неоспоримых достоинствах, если уж по-честному, не совсем точно воспроизводит некоторые детали эпохи и дух романа. Не раз приходилось слышать, как ей за это доставалось. Что вы об этом думаете?
Да, многие справедливо критикуют некоторые не слишком достоверные нюансы. Но эти нюансы растворяются в спектакле, становятся незначительными, потому что Крэнко прекрасно прописал главных персонажей, психологически верно. Когда ты смотришь «Онегина», особенно в талантливом исполнении, видишь именно пушкинских героев. Впечатлению способствует, конечно, и музыка. Хореограф очень деликатно с ней обошелся — возникает ощущение, будто она была написана специально для спектакля, а не подобрана кусочками. Мне кажется, даже самый строгий зритель, изначально настроенный скептически, может забыть о курьезности некоторых моментов, начав сопереживать героям.
Еще как может! Не знаю, есть ли этому научное подтверждение, но я убеждена, что для зрителя каждый спектакль — это сеанс арт-терапии, за время которого много чего недоступного глазу происходит.
Это действительно в каком-то смысле терапия, и в ней я также вижу смысл своей профессии. Искусство может заставить зрителя забыть на два или три часа о своих проблемах и раствориться в спектакле. Мне нравится думать, что, особенно если выдался хороший спектакль, зрители немного полечили свою душу и отвлеклись от каждодневной суеты.
Достоевский, которого вы мечтаете станцевать, трогает душу, но его произведения сложно воплотить на сцене без потерь. Как с этим быть? Сосредоточиться не на композиционно-сюжетных особенностях, а на глубинных переживаниях и трансформациях героев?
Весь роман охватить действительно невозможно. Для нас главным было поместить в центр судьбы четырех основных героев: Мышкина, Настасьи Филипповны, Рогожина и Аглаи. Мы бы хотели рассказать их истории, поразмышлять, почему их судьбы сложились так трагически. Да, ставить Достоевского на балетной сцене непросто, но я считаю, что при талантливой режиссуре и наличии артистов, которые готовы жить своими героями, можно создать невероятно сильный и правдивый спектакль. Я вдохновлялась экранизацией «Идиота» Акиры Куросавы и была потрясена режиссерской постановкой и игрой японских актеров. Настолько проникновенно и чувственно получилось!
От будущего спектакля ждете того же?
«Идиот» — пронзительная, в духовном плане сложная история, которая, думаю, многих заставит сопереживать героям, а также, возможно, проанализировать свою жизнь, задуматься о том, что является действительно важным, а что просто суета. Искусство всегда должно затрагивать «вечные» темы и провоцировать духовный поиск. Когда ставишь Достоевского, невозможно не коснуться этих вопросов. Мы также их себе задаем и пытаемся их отразить в характерах и взаимоотношениях главных героев, в тех зачастую неразрешимых конфликтах, которые возникают между ними. Нельзя, конечно, с уверенностью говорить о проекте, который еще не осуществился: неизвестно, что у нас получится, а что нет. Но хочется попробовать затронуть эти сильные и волнующие темы через пластику и драматическую игру.
Понятно, что, занимаясь «Идиотом», вы регулярно обращаетесь к тексту. А перечитываете ли вы первоисточник, когда снова танцуете уже хорошо знакомую постановку? Начинает ли произведение звучать по-новому?
Всегда перечитываю, это необходимая и интересная часть работы над ролью. Каждый раз возвращаюсь к книге с новым опытом — приходят прочувствованность и осознание того, о чем писал автор. Думаю, этот процесс все более глубокого погружения в литературу не закончен для меня: например, я уверена, что, познав материнство, лучше пойму какие-то произведения и некоторых героинь.
Прочитав перед спектаклем книгу, вы потом обсуждаете свои впечатления и идеи с хореографом?
На самом деле хороший хореограф должен суметь тебе все рассказать о твоем герое. Перечитывание — просто вспомогательный элемент, который нужен лично мне: так интереснее, есть больше информации, а значит, больше ракурсов.
Когда вы работали с Алексеем Ратманским над постановкой «Жизели», он так поступал?
Он рассказал абсолютно все о моем персонаже, все показал. У Алексея удивительная способность: он может быть любым героем своего спектакля, показывать мизансцены, танцевать, полностью перевоплощаться. Алексей на все мизансцены наложил текст, чтобы у артистов не возникало вопросов о том, что они делают в данный момент. Очень важно в «Жизели» разложить сцену сумасшествия, и он как раз это сделал вплоть до последней секунды нахождения на сцене. На каких-то репетициях мы танцевали, а он продолжал проговаривать наш текст — это очень помогло понять смысл всех движений. В результате появилась канва, по которой можно идти на протяжении спектакля, особенно это важно для игрового первого акта, где сюжет зачастую развивается в пантомимных сценах.
Очень важно доверять хореографу, выстраивая роль. Здесь происходит некая коллаборация собственной актерской интуиции и взгляда хореографа, ведь мы сами себя не видим, и иногда кажется, что играем достоверно, а потом смотрим запись и понимаем, что ошибались в каких-то местах. Так создаются роли: совсем не однозначно и не легко, в поисках и компромиссах.
После первого спектакля Алексей мне сказал: «Сцену сумасшествия нужно играть совсем не так». Он начал говорить об акцентах, которые я должна поменять. Я спросила: «Алексей, почему вы не сказали об этом хотя бы вчера на генеральной репетиции?» Он говорит: «Я тоже не знал, мне нужно было посмотреть, как ты сделаешь, и тогда уже, отталкиваясь от тебя, менять». Вообще работать с таким творческим человеком сплошное удовольствие! Мы так окунулись в этот процесс: был целый месяц, много раз брали одни и те же сцены, он менял хореографию, темпы. Скучаю по таким периодам в профессии. Они наполняют и вдохновляют надолго.
Тогда он, вероятно, открыл для вас что-то новое и в характере Жизели?
Он у многих персонажей переставил акценты, исходя из записей старинного спектакля, у Жизели точно. Раньше я представляла, что это девушка не от мира сего, особенная, погруженная в себя, робкая и застенчивая — некий ангел во плоти. И очень хрупкая как физически, так и внутренне, поэтому предательство Альберта ее и убивает. У Алексея это живая, земная девушка, я бы даже сказала, что темпераментная. Я думаю, что она полностью проживает свои ощущения, жизнь бьет из нее ключом. Что бы она ни делала, это идет от всего сердца: Жизель танцует, собирает виноград с крестьянами, любит маму и Альберта всем своим существом. Еще Алексей просил нас не делать акцента на болезни Жизели: у нее изначально нет никакой физической слабости.
Почему она, сильная и жизнерадостная, не смогла потом справиться с предательством?
Наверное, лишившись всеобъемлющей любви, которая заполняла ее душу, ее существо, она теряет и себя. В сцене сумасшествия Жизель смотрит на Альберта и не верит, что это он. Для нее существуют как бы два Альберта, она думает: «Нет-нет, у меня есть свой Альберт. Я помню, что он живет в том домике, и вот он меня любил. Он-то меня не предавал». В мгновения, когда ей уже совсем плохо, она протягивает руки к настоящему Альберту, чтобы в последний раз увидеть его и попрощаться. Жизель сталкивается с реальностью, которая ее и убивает.
Получается, всеобъемлющая любовь переросла саму Жизель и разрушила ее изнутри?
Именно что разрушила, подходящее слово. Наверное, опасно вот так отдавать себя какому-то чувству целиком, чтобы оно полностью тебя поглотило: теряешь опору в жизни. В этом и заключается хрупкость Жизели.
Просто не могу не спросить про образ виллис. Если я правильно помню, у Гейне, к сборнику которого обращались либреттисты, виллисы — «мертвые вакханки», он описывает их как сладострастных, коварных и очаровательных существ с ярко выраженной женской энергетикой. В балете ни о какой вакханалии не может быть и речи: здесь это бестелесные, отстраненные, строгие девы, вряд ли заинтересованные в том, чтобы попытаться дополучить тепло, любовь, страсть, впечатления, которых не хватило в их короткой жизни. Какое у Алексея было прочтение?
Второй акт со временем трансформировался и стал белой классикой, где ничего не может быть телесного. Здесь все только о духовной любви и прощении. Алексей, так как он использовал нотации первых спектаклей, пытался сделать этот акт более жизненным. Он просил об одной очень интересной вещи: когда Альберт остается у креста, Мирта приказывает Жизели не просто танцевать, но своим танцем соблазнить его и вынудить таким образом покинуть безопасное место. Однако нам никак не удавалось справиться с подобной актерской задачей: могло получиться как-то несерьезно и карикатурно. В итоге от этой идеи отказались. Альберт сам, добровольно, отходит от могилы, тем самым проявляя внутреннюю силу. Так что до вакханок нам, конечно, далековато.
Может, и не было задачи вставать в оппозицию многолетней традиции. Но сам факт, что постановщик задумывался об этом, уже важен и интересен.
Я согласна. Чем больше пересматриваешь материал, тем больше все это встряхивается от пыли и штампов. Зачастую мы забываем реагировать естественно на реплики персонажей, делаем заученные движения, потому что всегда так делали. А Алексей даже специально менял составы на прогонах, так что каждый раз нужно было взаимодействовать с новыми Гансом или Батильдой, чтобы не терять свежесть восприятия и учиться реагировать спонтанно. В итоге всем хорошо знакомый спектакль заметно обновился.
В постановках Алексея Ратманского, по-моему, всегда виден пласт кропотливой интеллектуальной работы. Кстати, что для вас значит слово «интеллектуал»? Что свойственно такому человеку?
Образование и начитанность, безусловно. Это еще и какая-то неуспокоенность: интеллектуалы — люди, которые продолжают узнавать что-то, анализировать, потому что мир меняется, и невозможно оставаться в стороне от этих изменений. Для меня это люди определенного духовного развития, честные, не действующие на показ. В общении такое всегда чувствуется.
Вам везет на таких людей?
Я даже не помню какого-то неталантливого хореографа или педагога на своем пути. Необыкновенное везение! Все то, что я сейчас знаю о жизни и творчестве, пришло как раз от тех людей, которые в меня очень многое вложили. Каждый оставил частичку себя и своих знаний.
Прекрасно, когда работа дает такие возможности.
Если честно, иногда даже сложно смотреть на это как на работу. Самое ценное, когда воспринимаешь профессию как призвание и горишь своим делом. Первые годы в театре у меня был шок: я делаю то, что люблю, а мне еще и зарплату за это дают — такой вот юношеский максимализм. Но нас так учили, так воспитывали в школе: служить своему делу и не жалеть себя. Моему сердцу дороги моменты, когда материальное отходит на второй план и самым главным становятся творческий поиск в зале и спектакли.
К слову про материальность. Ваша профессия предполагает творческие поиски, проживание жизни своих героев, уход, с одной стороны, в мир тяжелого физического труда, а с другой, в мир возвышенного и прекрасного. Понимаю, что существование в некоторой изолированности от действительности — неотъемлемая часть жизни артиста, но все-таки все мы люди и приходится возвращаться к реальности. Что вам помогает это делать? Что вас заземляет?
Я интроверт и восстанавливаюсь в одиночестве. Как у всех, наверное: книги, фильмы. Иногда хочется какой-нибудь совсем дурацкий фильм посмотреть именно для того, чтобы, как вы сказали, заземлиться. Правда, тогда я смотрю его на английском, совмещая приятное с полезным. Еще я год как начала заниматься французским, всегда нравился этот язык. Острой необходимости нет и практики тоже, что плохо, но для меня эти занятия при достаточно загруженном расписании стали отдушиной и возможностью переключиться на что-то другое.
А читаете в свободное время что?
Обычно что-то по совету. Главный источник рекомендаций — это мой супруг, иногда друзья советуют. Обожаю детективные и исторические романы Акунина! Может, толку в этом мало, но иногда так приятно (смеется). Люблю историческую литературу: всегда интересно, как двигаются эти шестеренки, управляющие ходом событий. Сейчас читаю книгу Зыгаря «Вся кремлевская рать» про современную Россию при Путине.
Какая ваша любимая историческая эпоха?
Меня всегда притягивала тема революции и предреволюционное время: начало XX века. Она не то что самая любимая, а самая драматичная по накалу событий, к тому же это время зарождения новой формации балета: Фокин, Дягилев, Павлова, Карсавина — это все те образцы, на которые мы до сих пор опираемся, как и на их наследие. Сложные отношения государства с человеком… Один из романов, которые я читала на эту тему, написан внучкой Римского-Корсакова про советские 20-е годы; называется «Лебединая песнь». Он о судьбе аристократов, которые остались в России после революции. Эту книгу тяжело читать, потому что там сплошные страдания и сплошная боль, но стоит это сделать, чтобы отдать дань памяти людям с особым понятием о чести и достоинстве.
В вас много переживаний, и вы явно эмпатийный человек, тонко чувствующий своих героинь и других людей. Как вы управляетесь с большим количеством эмоций?
Мне, скорее, помогает эта черта в жизни, чем мешает. Она позволяет лучше понимать окружающих. В работе тоже. Раньше, когда были премьеры сложных спектаклей с драматической составляющей, после них было невыразимо плохо: так долго жила со своими героями, что не понимала уже, где они, а где я. Было громадное опустошение, какое-то время после не хотелось ничего делать. Теперь я иногда даже и скучаю по этому состоянию.
Кажется, чтение как раз способствует развитию эмпатии, и это одно из проявлений его воспитательной функции. Работая с детьми и подростками, будущими артистами балета, я не могу не замечать, что, хотя среди них есть увлеченные читатели, большая часть ребят равнодушна к книгам. Это расстраивает. Как бы вы объяснили им, почему танцовщику важно и нужно читать?
Если ты хочешь стать балетным артистом, у тебя должно быть развито воображение, ты должен хорошо в своей голове воссоздавать разные миры. Книги дают эту способность впитывать и затем через тело воспроизводить образы, эмоции. Читая, ты создаешь свою интерпретацию текста, а не просто получаешь готовую информацию, ты становишься художником, творцом, что очень нужно артисту. Каждую роль, которую до тебя танцевали многие артисты балета, ты должен суметь интерпретировать по-своему, и книги тебе в этом помогут.
Наверное, их восприятие профессии в чем-то еще немного наивное, и это нормально. Трезвый взгляд на путь танцовщика без романтического флера и понимание смысла того, чему ты решил посвятить себя, думаю, приходит позже, уже в театре, и трансформируется на протяжении всей карьеры. Будем честны: это отнюдь не только овации, но еще и ежедневная изматывающая физическая работа, постоянное преодоление, иногда эмоциональное истощение. Как вы сегодня отвечаете для себя на вопрос: во имя чего?
Во имя развития. Любое совершенствование — это сложнейшая работа. Неважно, она внутренняя, духовная, или физическая: ни то ни другое не легче. Нужно постоянно двигаться вперед. Я очень часто слышала от старших коллег фразу: «Если тебе перестает чего-то хотеться и ты понимаешь, что сделал все, что мог, нужно уходить из профессии». Наверное, когда я почувствую, что мне нечего сказать или я не знаю, как это выразить, надо будет просто уходить. Если есть вдохновение и стимул меняться, подстраивать свои партии под тот мир, который ты имеешь на сегодняшний момент, тогда интересно. А просто так бесконечные батман тандю и урок, который мы должны делать каждый день по часу, это же, честно, иногда адски скучно! Бывает, думаешь: «Какая-то каторга, на которую я подписалась на всю свою жизнь». Но на сцене получаешь нечто такое, ради чего хочется превозмогать травмы, справляться с болью и усталостью. В эти моменты ясно видишь, что все мучения и жертвы были ненапрасными.
В статье упомянуты книги:
Акунин Б. «Приключения Эраста Фандорина» и «История Российского государства»
Гейне Г. «Духи стихий»
Головкина И.В. «Лебединая песнь»
Достоевский Ф.М. «Идиот»
Зыгарь М. «Вся кремлевская рать. История современной России»
Пушкин А.С. «Евгений Онегин»
Вы можете также почитать авторский канал Натальи Плуталовской о книгах, статьях и подкастах в Telegram: Read & Pirouette и на ее книжном блоге: http://www.readandpirouette.ru/
Серебристое платье Valentin Yudashkin
Кейп из перьев Solnyshko Mira
