Екатерина Осмолкина – балерина совершенного танцевального и актерского дарования, профессионал, который уже больше двух десятилетий оттачивает и доводит до абсолюта каждую свою партию, мама двоих сыновей и просто фея. Первая солистка Мариинского театра дает первое в своей жизни большое интервью – специально для La Personne.
Интервью: Ольга Угарова
Фото: Ира Яковлева
Стиль: Мария Коган
MUAH: Мария Быстрова
Дизайнер: Atelier Biser
Вы уже 22 года работаете в труппе Мариинского театра, с 2007 года – в статусе солистки, за вашими плечами все главные партии классического репертуара, красивейшие дуэты, в том числе с Фарухом Рузиматовым, Карлосом Акостой, Андрианом Фадеевым и Марсело Гомесом, но вы практически не даете интервью, поэтому давайте начнем сначала. Вы родились в Кишиневе. Как попали в Петербург?
Я приехала в Петербург – тогда это еще был Ленинград – в 1991 году. В Ленинграде жила двоюродная бабушка, и мы ее периодически навещали, а в Кишиневе я ходила в школу искусств, где кроме прочего, была и хореография. Вот там и посоветовали попробовать поступить в Ленинградское хореографическое училище. Все получилось как-то мимоходом (улыбается). Мы приехали на каникулы, зашли на вступительные экзамены, и меня приняли. Я осталась, а мама уехала. Мне было десять лет.
То есть какой-то предыстории с гимнастикой и романтическими мечтами не было?
Абсолютно. У меня была одноклассница, которая посмотрела знаменитый фильм про Анну Павлову, влюбилась в балет и всем своим существом тянулась на улицу Зодчего Росси. У меня ничего подобного внутри не было: совершенно обыкновенная девчонка, которая с мальчишками играет во дворе. Без излишней возвышенности, которая, как мне кажется сейчас, несколько мешает и в учебе, и в театре, и чтобы в принципе дойти до конца и удержаться на плаву. Все это может сбивать концентрацию, которая важна в нашем ежедневном труде.
Было тяжело в училище?
Оглядываясь назад, я понимаю, что все это был ужасный стресс. Во-первых, я все время ждала каникулы и каждого маминого звонка. Когда приезжала домой, моментально съедала весь ужин – мама даже моргнуть не успевала. Взаимоотношения с одноклассниками были хорошие, но все же жить в интернате было тяжело, да и денег, чтобы себе купить что-то, не было: и время непростое, и мама меня одна воспитывала.
Сама учеба давалась легко?
Напротив: первые годы были самыми сложными, и все время роились мысли: «Зачем я сюда пришла?» Классика у нас стартовала в девять утра – первые два урока. При этом все, разумеется, начиналось с коврика, и меня уже на нем трясло (смеется). Я была такая худенькая, длинная, и за данные всегда оценка стояла выше, чем за успеваемость. Это меня все время озадачивало. А вообще, когда класс заканчивался, я даже выдыхала. Все остальные предметы давались легко, особенно литература. Мне даже кажется, что моему сыну любовь к чтению передалась именно от меня (смеется).
Кто же помог перестать бояться классику?
В средних классах у нас преподавала удивительная и потрясающая Ирина Александровна Трофимова, и когда мне говорят, что я хорошо выучена, это благодаря ей, ведь любые данные надо учиться применять, иначе в отсутствии координации и музыкальности они совершенно бесполезны. Ирина Александровна, кстати, до сих пор преподает в Академии, хотя ей 91 год. Выпускала же нас Инна Борисовна Зубковская, которая строила обучение по-другому – с театральными и балеринскими акцентами, что, конечно, необходимо перед окончанием учебы.
Сразу после Академии вы попали в Мариинский театр и, как тогда было принято, начинали с кордебалета.
Да. Мы могли исполнять па-де-труа, а потом сразу надевать каблуки для венгерского танца. Участвовали во всем подряд.
Сейчас мы наблюдаем другую практику: вчерашние выпускницы часто танцуют сразу исключительно сольные вариации и вставные номера. Действительно ли необходим этот опыт кордебалета, который раньше перенимали все без исключения?
Думаю, что да, это было нужно. Более того, когда ты видишь артиста, прошедшего весь путь, то сразу бросается в глаза его результат — он совершенно другой. Ощущения сцены и спектакля абсолютно иные: он чувствует ткань изнутри, находится в органике с остальными участниками, а не сам по себе что-то делает, как в учебном классе. Более того, вместе со всем мы перенимали опыт солистов – не через записи, зрительный зал или репетиции, а находясь с ними внутри одного драматического пространства, а это бесценно, ведь ты не просто сидишь в мизансцене, а ты все мотаешь на ус. Я очень благодарна тому времени и за эти знания, и за опыт работы со всеми педагогами кордебалета, в том числе с легендарной Ниной Федоровной Уховой и Инной Борисовной Зубковской, с которой я репетировала все сольные вариации.
Какая была первая серьезная партия?
При том, что я выпускалась из Академии с лирическим амплуа – феей (смеется), моей первой большой партией стала Гамзатти. Танцевали вместе с Дианой Вишневой, у которой была премьера Никии, и Фарухом Рузиматовым. Все помогали, но было очень волнительно. Махар Хасанович перед спектаклем, правда, сказал: «Я понимаю, что с танцем ты все сделаешь, а драматическая сцена между Гамзатти и Никией в первом акте как же?» С тех пор я не уверена, что достойно провожу этот эпизод, и все двадцать лет его совершенствую. Говорят, ничего вроде – получается (смеется).
Но все-таки Махар Хасанович дал возможность выйти в партии Гамзатти на второй сезон вашей работы в театре. Это ведь большое доверие.
Безусловно. Махар Хасанович даже дал мне возможность станцевать на второй сезон в «Диана и Актеон» вместе с Карлосом Акостой. Недавно Филипп Степин (солист Мариинского театра – прим. ред.) сказал, что не может забыть этот дуэт: так было здорово. Он тогда еще учился, а я до конца на самом деле ничего не осознавала: была еще совсем молодая.
Кто из педагогов вводил в спектакли?
Меня сразу доверили легенде. Первые свои большие партии я готовила с Габриэлой Трофимовной Комлевой: Гамзатти, Аврора, Китри, Жизель, Джаннина в балете «Ундина» Пьера Лакотта. Тогда же мы много занимались с Юрием Валерьевичем Фатеевым. Когда наш выпуск пришел в театр, он только начинал как репетитор: безумно увлеченный человек, любящий все проверять и досконально проходить по несколько часов. Мы выходили на сцену, как будто уже где-то однажды это танцевали. И, конечно, именно с ним я готовила всего Баланчина. Был большой опыт работы с Сергеем Геннадьевичем Вихаревым: благодаря ему я была номинирована на «Золотую маску» за «Пробуждение Флоры». Невероятный профессионал! Я его очень любила, и мне по-настоящему до сих пор не хватает его юмора.
Своей балетной мамой вы называете Татьяну Геннадьевну Терехову, с которой работаете много лет.
Да! Я помню, как мне хотелось к ней попасть. И я сначала даже спрашивала об этом у ее супруга Сергея Михайловича Бережного, с которым тоже много работала. С Татьяной Геннадьевной у нас сложились очень дружеские и творческие взаимоотношения. Я вместе с ней взрослела и обрастала багажом. Кроме того, что мы с ней приготовили очень много премьер, в том числе «Лебединое озеро», все партии были очень доработаны. А три года назад на вечере, который театр посвятил Татьяне Геннадьевне, я вышла в балете «Раймонда» – для меня это был дебют, о котором я даже и не мечтала.
Кроме педагогов, вам везло и с партнерами. А какие дуэты особенно запомнились?
Сразу хочется вспомнить Андриана Фадеева, с которым я работала еще в первые годы в театре. Я просто мечтать не могла тогда, что он мне достанется в качестве партнера. Он был на тот момент уже танцовщиком с колоссальным опытом, но мы все равно всегда все проверяли перед спектаклем, несмотря на то, что он мог уже этого не делать. Андриан вводил меня в том числе в «Ромео и Джульетту». Для меня этот спектакль был очень долгожданный, и я была просто на седьмом небе от счастья. А в 24 года мне уже дали «Жизель», в которую вводил Фарух Рузиматов – он мне очень помог не только в смысле техники, но и в плане образа. Надо сказать, это большое везение – работать на старте с такими опытными танцовщиками.
Кстати, не так давно – всего пару лет назад – вы танцевали «Жизель» с Марсело Гомесом.
Да! Он невероятный партнер во всех отношениях. Я знала, что этот спектакль мне подарит многое, и шла на него, как на праздник – в предвкушении! Надо сказать, что такие спектакли, как «Жизель», очень драматичные, и чтобы в них органично существовать, нужно пережить определенный эмоциональный опыт, который с возрастом только усиливается и придает твоей интерпретации еще больше нюансов и стиля, а когда ты еще совсем малышка, то многое, в том числе бег, мизансцены и сумасшествие, смотрится, как правило, не совсем естественно.
Что значит «хороший партнер»?
На мой взгляд, это когда он может на сцене собраться вне зависимости от премьеры или малого опыта и в нужные момент сделать все, чтобы с партнершей ничего не случилось. Мой муж Максим Зюзин — яркий тому пример. Он умрет, упадет, но балерину всегда вытащит.
Ваша любовь началась с дуэтов?
Мы еще в Академии дружили, а потом как-то готовили вместе «Лебединое озеро» — для нас обоих это был дебют. Думаю, что именно этот спектакль нас сблизил. Помню, что он был очень веселый, а я все время ковырялась. Сейчас все наоборот: он более требовательный (улыбается). На самом деле, честно скажу: оглядываясь назад, я понимаю, что мне так повезло. Правда!
Вы всегда знали, что станете солисткой?
Нет. Просто хотелось танцевать и работать на сцене.
