О работе над литературными образами, о ролях мечты, проблемах хореографического образования и о том, почему в любой непонятной ситуации нужно обращаться к Джону Ноймайеру, рассказала в интервью для рубрики Read & Pirouette солистка Московского академического Музыкального театра им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко Валерия Муханова.

Автор рубрики: Наталья Плуталовская

Фото: Карина Житкова

Валерия, главным литературоведом современной балетной сцены я считаю Джона Ноймайера, и, поскольку вам посчастливилось много с ним работать, хотелось бы поговорить о том, как он выстраивает образы, обычно взятые из книг. 

Джон всегда работает над ролью, а не над партией. Он крайне редко делает замечания по технике, но много говорит об эмоциях. Он научил меня тому, что не бывает пустого жеста, пустого взгляда, надо искать краски. Еще в школе мне нравились драматически наполненные роли, интересно было перевоплотиться в героя, пропустить его через себя, и в этом мы с хореографом совпали. 

Я только пришла работать в театр, когда ставилась «Чайка», мне было семнадцать, и тогда я как-то по-детски взяла то, что мне дали, не пытаясь это осмыслить. Но хорошо, что так случилось: когда становишься старше, этой легкости уже нет, а для образа Нины была важна наивность. Мое состояние на тот момент соответствовало персонажу, каким его видел Джон.  

Можно сказать, что он создает героиню с опорой на танцовщицу? И получается, его основной метод — беседа?

Да, когда Джон видит какую-то другую эмоцию, он останавливает, начинает спрашивать: «Как ты думаешь, в такой ситуации как человек может поступить?» Начинается разговор, в процессе которого появляется понимание сцены. Он вмешивается, только если ты уходишь куда-то не туда, и направляет тебя заботливо и тактично. Джон необыкновенно терпелив и внимателен к чувствам танцовщиков. 

Я знаю, есть зрители, которые не любят и не понимают творчество Джона, считая его скучным, но как артист, работая с этим человеком, ты получаешь ни с чем не сравнимый опыт. На сцене происходит волшебство, потому что каждый точно знает, о чем танцует. 

Любопытно, что годы спустя судьба подарила вам возможность снова вернуться к этой знаковой для вашей карьеры роли. Какими глазами вы теперь смотрите на историю Нины Заречной?

Я очень волновалась, потому что прошло много времени, много событий, появился опыт, который отражается в глазах, и его никуда не денешь. Но мне было интересно. Тогда, по-моему, не хватало второго акта: в жизни просто не было ещё такой большой любви, сильных переживаний и судьбоносных моментов, поэтому я показывала их со слов других, брала из книг, но не пропускала через себя. Сейчас мои чувства смогли сложиться с опытом, второй акт стал другим. 

Чехову чужда увлеченность внешними эффектами, у него все лежит в области чувств, тонких движений души, а потому здесь требуется какая-то акварельность, ювелирная работа с деталями. Наверное, это создает определенные трудности для постановщика?

Да, но Джон хорошо чувствует эту особенность пьесы. Ему как режиссеру и хореографу близка такая палитра.

Для меня главным его шедевром, написанным такими деликатными мазками в акварельных полутонах, всегда была «Русалочка». Момент, когда увидела спектакль впервые, стал настоящим зрительским потрясением.

Для меня работа над ним была творческим потрясением! К  сожалению, так и не удалось станцевать этот спектакль на сцене, но я репетировала, и репетировала с Джоном. Образ Русалочки у него просто невероятный! Однажды Джон говорил о ней и заплакал, это было так трогательно, что мы разревелись все.

Помните, о чем именно он говорил? Каждый раз при просмотре не покидает ощущение, что спектакль для автора глубоко личный.

Он затронул такую сильную тему: для Джона Русалочка — воплощение самой чистой любви, какая только может существовать, но в некрасивой оболочке. Сочетание внешней неуклюжести и внутренней красоты, которую мы часто не видим в людях, производит большое впечатление. Получается, никто так и не разглядел, кем была Русалочка на самом деле. 

Несмотря на то, что спектакля не случилось, эти репетиции много мне дали.

Зато вы выходили на сцену в еще одном интересном балете Ноймайера, в «Татьяне». Не секрет, что «Евгений Онегин» — особо значимое произведение для русской культуры, к тому же в золотом фонде уже давно занимает свое место постановка Джона Крэнко, ставшая классическим балетным прочтением пушкинского романа. Знакомство с ней не мешало создавать свою Татьяну?

Нет, не мешало, я смогла абстрагироваться и погрузиться в работу с Джоном. С нетерпением ждала этих глубоких разговоров о том, какой он ее видит, какой она должна быть. Не все совпадало с моим ощущением, но он сильно ничего не менял, слегка корректировал. Составы были абсолютно разные, с разным прочтением, однако Джон никогда не говорил: «Вот она делает правильно, а ты нет». Он просто вел спектакль, но давал нам возможность раскрыться. 

Чем Татьяна Ноймайера отличается от пушкинской?

Она более экспрессивная, более открытая эмоционально. Я же вижу Татьяну внешне более закрытой, но с огромным диапазоном чувств внутри. 

Вы признавались, что роль вашей мечты драматически насыщенная и глубокая, что вам хотелось бы прожить на сцене настоящую трагедию, которая не смогла бы оставить равнодушным никого из зрителей. Такая роль уже пришла? 

Наверное, пока не пришла. Но думаю, это точно должна быть какая-то литературная героиня. Мне, например, всегда нравился балет «Анюта». Не случилось пока и заглавной партии в «Манон» МакМиллана. А еще, хотя я танцевала Анну Каренину в постановке Кристиана Шпука, эта книга и этот персонаж для меня до сих пор не открыты — я бы хотела проработать образ более качественно. 

Что помогло бы вам лучше понять Анну?

Разговор с Джоном! (Смеется).

В любой непонятной ситуации говори с Джоном Ноймайером!

Но это правда! В нашу «Каренину» я вводилась уже после премьеры, не было контакта с хореографом. Я строила образ на собственных ощущениях. Не знаю, когда снова будет возможность сыграть подобную роль. Сейчас мы в основном танцуем одноактные бессюжетные балеты.

Скучаете по сюжетным спектаклям?

Неимоверно сильно! Я всегда поддерживаю что-то новое, но этого стало так много в последнее время. Вся труппа скучает, мне кажется, потому что, когда нет возможности постоянно эмоционально вкладываться, когда по сути требуется только твое тело, теряется смысл присутствия на сцене.

Вы были задействованы в премьерных показах «Анны Карениной» в роли Долли. Этот персонаж вам интересен?

Здесь у Кристиана, как нам показалось, были расхождения с Толстым. В спектакле Долли получилась чересчур сильной и независимой, в романе она не такая.

Хореограф сам признавал, что не ставил задачи углубиться в суть книги. Получилось этакое краткое содержание в красивых костюмах, поэтому некоторые герои обозначены штрихами. Может быть, в этом как раз причина, почему образ Анны для меня так и не прояснился; спектакль немного похож на голливудскую экранизацию с Кирой Найтли, где героиня выглядит просто падшей женщиной и где действительно совершенно непонятно, почему она вдруг бросила семью и ушла к Вронскому. 

Тема «Иностранцы и русская классика» традиционно вызывает бурные дискуссии. Некоторые убеждены, что зарубежным постановщикам просто не дано понять загадочную русскую душу и, как бы те ни старались анализировать отечественную литературу, ничего хорошего априори не выйдет. Что вы об этом думаете?

Мне кажется, мы, русские, бываем слишком закрытыми, иногда нужно просто открыть сердце и принять мысли режиссера. Джон очень сильно переживал за свою «Татьяну», держал этот балет как хрустальную чашу — только бы не разбить. А все вокруг упорно говорили: «Да Татьяна не такая! И почему Онегин лысый?!» Он отвечал: «Это мое видение. Я прочитал книгу и так ее понял». А читал он внимательно, уточнял, как какие-то моменты звучат по-русски; это важное для него произведение. 

Интересно, что в вашем репертуаре присутствуют книжные образы из разных эпох: Нина, Татьяна, Эсмеральда. Кстати, танцуя последнюю, вы вдохновлялись романом Гюго?

Честно, не читала, но хочу — он уже в моем списке. Еще хочу прочитать «Человек, который смеется» и что-нибудь из Дюма. В детстве мне нравилась французская литература: я была большой поклонницей «Анжелики».

Сейчас у вас получается много читать?

Я читаю медленно, откладываю книги. Но у меня есть подруга, тоже артистка балета в прошлом, которая читает просто со скоростью света. Именно она мне обычно что-то советует, с ней мы обсуждаем прочитанное. Это к слову о стереотипах про неумных балерин. 

Давайте немного поговорим об этом мифе. Как так вышло, что широта интересов и интеллект артистов балета иногда ставятся сторонними людьми под сомнение? 

В одной из своих лекций Татьяна Черниговская [нейро- и психолингвист, профессор СПбГУ — прим. автора] говорит, что за соотношение интеллектуального и жизненного развития отвечают разные полушария. То, сколько книг ты прочитал, никак не связано с тем, насколько ты приспособлен к жизни. Когда в свое время это узнала, просто выдохнула, потому что, не имея возможности много читать и учиться, сильно переживала, даже как-то немножко комплексовала, что не получила серьезного образования. Но у работы в театре есть свои плюсы: она дает возможность получать опыт, учиться через своих героев, рассуждать, размышлять. 

Миф, конечно, не возник просто так. Мы и правда немного зациклены на своей профессии, и не у всех хватает времени на то, чтобы себя как-то развивать. Мы со школы поглощены своим делом.

Это правда. Замечаю иногда у балетных детей кое-какие пробелы в, казалось бы, элементарных знаниях, по истории, географии или литературе, однако понимаю, что невозможно ставить им это в вину. Какая там география, когда ты столько часов пашешь в зале и когда под конец дня сил уже не остается. 

Да, совмещать очень сложно, но ощущение недоученности иногда действительно возникает. Первый раз я почувствовала это, когда в девятом классе [во время обучения в Академии танца Натальи Нестеровой — прим. автора] мы стали ходить в общеобразовательную школу с обычными детьми. Вдруг пришел ужас понимания, насколько наш уровень подготовки ниже по сравнению с ними. Но я рада, что так случилось, потому что за этот год многое наверстала и сделала это с большим удовольствием. А потом и экзамены сдала достаточно хорошо, хотя обычно оценки по классике и другим специальным предметам были лучше, чем по общеобразовательным. 

Отчасти ради того, чтобы восполнить пробелы, я поступила в ГИТИС. Это было опрометчивое решение, потому что времени, к сожалению, не хватало и пришлось уйти, но мне бы очень хотелось в будущем уже осознанно продолжить свое обучение. 

Еще многое зависит от преподавателя, горит ли он предметом и может ли заразить этим учеников. Например, историю я не знаю именно потому, что в школе не возникло интереса к учителю и урокам.  

Зависит многое, правда, но нужно понимать, что преподаватели, как и артисты, находятся в группе риска по эмоциональному выгоранию. Поскольку профессия построена на том, чтобы безвозмездно отдавать, случается, что у людей не остается никакого ресурса. Это грустно, но, по правде говоря, никто не застрахован от того, что пылающий в груди огонь может превратиться в едва тлеющие угольки.

Тут вы попали в точку: сейчас много думаю об этом в приложении к своей профессии. Так складывается, что работы не очень много, но я стараюсь смотреть на это с той точки зрения, что появляется время на другие сферы и есть возможность напитаться, осознать что-то важное. Сложно, когда любимое дело не приносит отдачи и радости, но иногда нужно какие-то моменты просто отпустить и дать случиться тому, что должно произойти. 

А вообще, наверное, должна проводиться какая-то профилактика выгорания. Мне кажется, в театре должен быть психолог: творческим людям он по-настоящему нужен. 

Как и в балетных школах, где колоссальная нагрузка не только физического плана, но и психологического.

Когда в школе у тебя заканчивается эмоциональный ресурс, педагоги говорят: «Да ты просто ленивая». Ты начинаешь грызть себя за эту «лень», и все становится только хуже. В итоге этот замкнутый круг приводит к какой-нибудь травме, с которой во взрослом возрасте приходится разбираться. Я благодарна маме, которая помогала мне в сложных ситуациях замечать эти неправильные мысли, но не у всех есть такая поддержка. 

А ваши родители повлияли каким-то образом на ваши читательские интересы? 

Мой папа очень любил книги. Я видела, как много он читает, тоже хотела, но не всегда могла почувствовать увлеченность. Именно папа объяснил мне, что каждой книге свое время. Думаю, это правда. И однажды я вернусь к тем, которые не поняла или не смогла прочитать. Вот сейчас с упоением читаю Достоевского, которого когда-то не могла осилить. Вокруг постоянно звучало это имя, а потом еще вышло интервью с Ольгой Смирновой, где вы дискутировали о романе «Идиот». После статьи решила: «Ну все, это знак, я прочитаю его».

Так приятно знать, что наша с Ольгой беседа вдохновила вас на знакомство с романом! А как вы понимаете, что с книгой в данный момент складываются или не складываются отношения?

Для меня чтение — это особенный ритуал. Я должна слиться с книгой, прочувствовать ее, и тогда она прочитается запоем. Когда я начинаю заранее понимать, что будет происходить дальше, книгу домучиваю, потому что просто должна ее прочитать. Но с нашими большими авторами, Толстым, Пушкиным или Чеховым, такого не случается.

Мне кажется, их произведения строятся не столько на действии, сколько на переживаниях и отношениях героев, а это совсем другая сфера. Знание того, чем закончится «Евгений Онегин», отнюдь не исключает удовольствия в процессе чтения. К тому же здесь немаловажную роль играет язык.

Я всегда обращаю внимание на стиль автора! Бывает, самой важной для меня оказывается именно эта сторона текста: описания, обороты — красота выражения мысли. А «Евгения Онегина» я какое-то время даже слушала вместо музыки. Он просто потрясающий!

В материале упоминаются книги:

— А. Голон, С. Голон «Анжелика»;

— В. Гюго «Собор Парижской Богоматери» и «Человек, который смеется»;

— Ф.М. Достоевский «Идиот»;

— А.С. Пушкин «Евгений Онегин»;

— Л.Н. Толстой «Анна Каренина»;

— Т. В. Черниговская «Лекции» (аудиокнига);

— А.П. Чехов «Чайка».

Книжный блог автора: http://www.readandpirouette.ru/