Виктория Терешкина: «На сцене ты можешь прожить чужую жизнь, и тебе за это ничего не будет»

Что значит быть прима-балериной?

В первую очередь – ответственность и нагрузка. Чем талантливей балерина, тем выше с нее спрос. Конечно же, это и психологический стресс, ведь тебя представляют как лицо Мариинского театра. Ты танцуешь премьеры, а за границей открываешь гастроли, после чего сразу выходят критические статьи. Когда я училась, то даже не думала об этом. Я не представляла, что стану солисткой. Перед тем как взять меня и моих сокурсниц в Мариинский театр, художественный руководитель труппы Махар Хасанович Вазиев вызвал нас в кабинет и расспрашивал о выпускных партиях. В итоге он сказал: «Вы все танцевали соло и чувствовали себя балеринами, а теперь вы будете «одни из» в кордебалете». Его задачей было рассеять наши иллюзии, ведь на эту сцену берут только самых лучших.

Как долго вы работали в кордебалете?

Первые два сезона. Но я сразу почувствовала, что руководство верит в меня. Махар Хасанович пристально за мной следил, что было очень почетно. После спектакля он говорил: «Терешкина, останься», и я оттачивала какие-то моменты. В первый же год мне давали пробовать сольные партии. Физически было тяжело: после всех репетиций мне выписывали дополнительные, на которых полностью нужно выкладываться, а ведь ежедневную работу в кордебалете и спектакли никто не отменял. И тут самое главное остаться целым: когда организм уставший, ты перестаешь его контролировать головой, и происходят травмы. Если грубо, то этот период можно назвать мясорубкой.

Посещало отчаяние в такие моменты?

Конечно! Однажды на гастролях в Париже после каждого спектакля Махар Хасанович делал мне замечания. На последней «Баядерке», еще работая в кордебалете, я на все сто процентов старалась выполнить все, о чем он говорил. Но после спектакля мне был устроен грандиозный «разбор полетов». Он так ругался! Я думала, с моей головы слетит парик! Обида могла взять верх, и все-таки интуиция мне говорила о заинтересованности Махара Хасановича. Оказалось, что тогда он решил дать мне «Лебединое озеро» и хотел увидеть еще больше стараний с моей стороны.

В начале карьеры после гастролей в Лондоне, где вы танцевали и в кордебалете, и в партии Одетты-Одиллии, у вас случилась сложнейшая травма колена, которая могла стоить карьеры. Что помогло не сдаться?

В тот момент эта травма была самым страшным, что могло произойти. Я знала случаи, когда после хирургического вмешательства девочки уходили из профессии. У меня просто хватило сил отказаться от операции, я даже не могла позвонить маме в Сибирь и посоветоваться. В другой клинике мне сделали МРТ. Было важно узнать, есть ли тотальный разрыв. Мне повезло: связки были мягкие, поэтому они растянулись, но не порвались. Услышать, что можно обойтись без серьезных манипуляций, было счастьем. Я просидела три недели в гипсе, не двигаясь. Меня тогда очень поддерживали друзья: ко мне каждый день кто-то приходил, и мы пили чай с тортом. Я пробыла на больничном четыре месяца — максимальное количество времени, – что позволило мне подготовить в новом сезоне главную партию в балете «Раймонда», а потом танцевать, набирая репертуар.

В шестнадцать лет вы приехали в Петербург из Красноярска поступать в Академию им. А.Я. Вагановой. Что стало самым сложным в новом городе?

Было шоком жить практически самостоятельно, оторваться от семьи и мамы. До этого я не распоряжалась никакими финансами. Поначалу у меня не получалось грамотно пользоваться деньгами, которые присылали: могла купить дорогое платье. В результате мне приходилось одалживать деньги у девочек. Еще ела всякую ерунду (смеется). Вместо того, чтобы есть в столовой, покупала по дороге из Академии в интернат в булочной на развес вафли «Мишутка». Очень хорошо помню свой ежедневный путь: через Ломоносовский мост и площадь Пяти углов. Потом на этом мостике у нас было первое свидание с будущим мужем.

Как вас принимали девочки, которые учились в Академии до вашего прихода?

Изначально новеньких не любят, ведь они создают опасность: другие могут из-за них оказаться лишними. Почти все меня восприняли в штыки. Сокурсницы даже думали, что я специально сидела на диетах перед приездом, хотя для меня это было спонтанное решение. В первую неделю учебы хотелось вернуться домой. Академия такая большая по сравнению с моей школой в Красноярске! Когда звенел звонок, все очень быстро собирали учебники и бежали на урок классики. Мне постоянно приходилось через себя перешагивать и спрашивать, где я могу переодеться. Сначала меня поддержала мой педагог Марина Александровна Васильева, а потом мы сошлись и с девочками. Класс у нас был дружный.

А вы чувствуете в себе силу педагога?

Все больше об этом думаю. Раньше меня вводили в полнейший ступор вопросы о механике какого-то движения: у меня все происходит на уровне чувств. Но с возрастом я стала понимать некоторые вещи. Сейчас многое уже могу даже передать. Признаться, даже хочется. Главное, надо заранее осознавать, что ученик с педагогом может расстаться. Это всегда очень болезненно для обоих, а для учителя особенно, ведь ты отдаешь своему подопечному всю душу. Мне повезло: у нас с Любовью Алимпиевной Кунаковой не возникает недопонимания – можно даже сказать, что мы однолюбы (улыбается).

Кроме того, что у вас в репертуаре все главные соло в спектаклях золотого фонда Мариинского театра, вы стали первой исполнительницей партии Королевы моря в спектакле Пьера Лакотта «Ундина», Царь-девицы в постановке Алексея Ратманского «Конек-Горбунок», Параши в «Медном всаднике» и Пахиты в одноименном балете Юрия Смекалова. И все же, есть роли, которые даются с трудом?

Всегда тяжело показать характер положительного героя. Например, в балете «Баядерка» мне интересны не только Никия, но и Гамзатти. Она очень сильная и яркая, особенно в ревности, но чем отрицательнее герой, тем проще его исполнять. У злых, как правило, хореография даже музыкальнее и насыщеннее, а ты попробуй найти изюминку в хорошей героине, чтобы интересно преподнести ее зрителям.

Чем отличается ваша интерпретация Никии?

Никия на самом деле тоже очень горячая и любящая женщина. Скажем, в дуэте с Солором не стоит пренебрегать моментами сексуальности, которая, конечно, должна идти изнутри – тогда будет отклик и у зрителей, и у партнера. В ключевой сцене второго акта я смотрю на своего возлюбленного и прошу отвечать на мой взгляд, чтобы ему стало больно. Тогда все становится ясно – это предательство. Третье же действие для меня олицетворяет прощение. Любовь, если она настоящая, простит все.

Вы работали над партией Никии и в нью-йоркском ABT, где идет версия Натальи Макаровой.

В 2014 году я полетела в Нью-Йорк, чтобы выйти в этом спектакле. И честно говоря, немного боялась. Одна балерина мне говорила, что если Наталья Романовна кого-то невзлюбит, то просто уничтожит. Но в аэропорт приехала милейшая женщина, которая еще и переживала за нас из-за потерявшегося багажа. Несмотря на долгие годы, что она живет в Америке, Наталья Романовна совершенно русская и родная. У меня остались только самые лучшие впечатления. Еще там у меня были репетиции с Ириной Александровной Колпаковой – она тоже меня успокаивала, приговаривая, что все будет сказочно. Вот такой позитив.

Один из ваших любимых спектаклей — это «Легенда о любви». Почему?

«Легенда о любви» – настоящая женская история. Главная героиня царственна, серьезна, умна и добра, но принеся в жертву свою красоту, она теряет возможность женского счастья, и в ее жизни пропадает смысл. Мне сейчас очень интересны спектакли с трагедией. Это, наверное, приходит с опытом. Кстати, это еще и любимый балет моего мужа.

Вы обсуждаете дома свои партии?

Да. Однажды муж сказал, что кроме него мне никто не скажет правды (смеется.). После недавнего похода на «Парк» Анжелена Прельжокажа даже не ревновал, а ведь постановка, особенно последняя ее часть, очень чувственная. Его любимый спектакль – «Легенда о любви». В прошлом сезоне он ходил его смотреть и резюмировал, что я на своем эмоциональном и техническом пике. Для меня его мнение особенно ценно.